Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

Дженнаро. «Через пять дней по возвращении заказал заупокойную мессу по некоему Асторре, шестнадцати лет, злодейски убитому». Не повезло капитану. Это не магия, конечно, и вреда так никому не причинишь, но кощунство налицо. И практическое зложелательство. Но если, опять же, все суеверные глупости, что люди творят, друг на друга сложить, башня получится выше вавилонской и достигнет пределов Рая.

«Сложить друг на друга… — повторяет про себя Герарди, — сложить друг на друга».

Агапито вспоминает день исхода отрядов Бентивольо из Фаэнцы. Все было уговорено заранее. Капитан Дженнаро заранее послал парламентера к Корво. Послал далеко не в первый раз, капитан в лагере примелькался и был уже за своего — раньше с ним уговаривались о правилах ведения осады, о пропуске послов и гонцов, об отсутствии ночных вылазок и штурмов. Когда капитан попросил разрешения покинуть город, его приняли весьма благосклонно — а кто и почему стал бы препятствовать уходу войск, о котором так долго торговались Рома и Болонья, задействуя всех, от Равенны до Орлеана? Лишь парой дней позже стало ясно, что князя Фаэнцы в известность поставили, только договорившись обо всем с Корво — и вся ссора вокруг невыплаченного жалованья была не причиной, а поводом: кому охота нести на себе клеймо предателя? Другое дело — расчетливый капитан, которого задаром воевать не заставишь!..

Правда, золото им и впрямь пообещали — а золото у Манфреди было, венецианское займовое золото. Кто тут первый начал громоздить обман на обман?

В Фаэнце говорили — обещали за службу до конца срока. А срок болонцы сами же и назвали и бессмертными душами в том клялись. Что ж им, за нарушение договора платить, иудам? Их и живыми-то отпустили, потому что осины столько в городе не найти. Князь, по слухам, от себя добавил, что, мол, души они в заклад отдали и теперь потеряли. И поскольку ему такой мусор без надобности, пусть его Сатана уже в этой жизни по праву берет.

А Его Светлость на болонцев смотрел… будто и сам им никакого добра не желает, а потом доминиканцам написал.

* * *

Герцогу не нравился вид из окна, и прозрачное облако, выплывавшее из-за крепостной стены Фаэнцы, казалось тяжелой беременной тучей. Он отвернулся, прикрыл глаза — и в темноте под веками белокурый Альфонсо Бисельи сплавлялся с таким же белокурым Грифоне Бальони, предатель с предателем, жертва с жертвой, а сквозь сочную весеннюю зелень холмов вокруг Фаэнцы проступали оливково-серые соленые проплешины болот Камарго, и ясное небо над башнями крепости казалось тем бурлящим котлом, что опрокинулся на все лигурийское побережье.

Только вокруг — не тесный душный подвал, а высокий светлый походный шатер.

— Нет, — говорит Мартен Делабарта. Быстро и спокойно. Он уже не тревожится и не злится, принял решение и уперся. — Я здесь не останусь. Я помню, что подписывал. Я знаю, что нарушаю. Я сразу согласен. На все.

— Как покойник вы мне не нужны. Вы мне нужны как артиллерист. Акилле погиб, Вителли занят, все остальные вам сильно уступают, а метод придумали вы.

— Я здесь не останусь. И вам не советую.

Наместник Имолы прибыл две недели назад — лично сопровождал груз пушек; в том не было ни малейшей нужды, и такой визит казался хорошим признаком. Мартену Делабарта захотелось посетить лагерь и новых знакомых, достаточно захотелось, чтобы он нашел повод и посетил — а сейчас он похож на лису, готовую отгрызть себе лапу, чтобы вырваться из капкана. Он не хочет заместить так кстати для него погибшего командующего артиллерией, хотя вовсе не мечтает потихоньку нагуливать жир в Имоле.

И еще Мартен Делабарта прекрасно понимает, почему надо подчинить Фаэнцу, но будь его воля — он уволок бы отсюда всю армию сей же час, хоть на себе, бросив все, и даже любимые пушки. А если не получится — сбежал бы сам. Даже на тот свет. Это серьезно.

— Здесь не Аурелия, полковник. Если у вас есть, что сказать, говорите. Объясняйтесь. И не рассчитывайте, что промыслом Божьим ваше молчание или умолчание истолкуют правильно.

— Ваша Светлость, вы разбираетесь в этих вещах лучше, чем я в городской войне. Если Вы не уходите, у вас есть причины. Но это ваши причины. Я здесь оставаться не могу.

Пожалуй, можно и не дожидаться прибытия членов болонского Священного Трибунала, которому на любезное предложение помощи уже ответили незамедлительным благодарным согласием. Там, в чаше стен, что-то происходит, накапливается, подтачивает опоры законов, разъедает их. Второй раз подряд, и пяти лет не прошло — и вновь случается то, о чем люди здесь не слыхали и столетиями. Таких совпадений не бывает, а, следовательно, скорее всего, кто-то овладел знанием о проклятом ритуале. Он есть, этот кто-то, он проступает из деталей, проявляется тенью среди теней…

Но, может быть, в этот раз удастся успеть вовремя?

— Мартен… я вас услышал. Я не вправе настаивать. Вы можете возвращаться в Имолу хоть сегодня. Если д'Эсте хочет мастеров — пусть поможет завоевать их. А у меня действительно есть причины. Теперь — окончательно.

Полковник некоторое время непочтительно разглядывает плотный двойной потолок шатра, потом слегка наклоняет голову, будто к чему-то прислушиваясь.

— Вы сказали, что мы не в Аурелии. Хорошо. Я не понимаю. Мы — почему-то часть ловушки. Тут я уверен. Но мы не горожане, которым некуда деться. И не Арелат. Мы можем уйти. Сменить тактику. Вернуться потом. Купить. Убить. Отступление станет недешево, но дешевле прочего. Чего я не заметил?

Гай опередил, но оно и понятно, понтифик. Он говорит внутри головы — отчетливо, внятно. И дальше третьей фразы идти не нужно, тут уже Чезаре все понимает сам. Наверное, разобрался бы все равно, не сегодня, так завтра. Но Делабарта помог.

— Мартен — вы же слышали, какую клятву дали горожане. Теперь представьте, что будет, если мы уйдем. Если мы не уйдем, это тоже может случиться, но если уйдем — обязательно. И мы никак не сумеем помешать.

— А чтоб!.. — скалится полковник, и усмехается на выдохе вместо проклятья: — чтоб вашему артиллеристу нам с небес завидовать!

Гай фыркает.

Чезаре достраивает логику на все три хода — и фыркает тоже. Довольно несложно стать предметом зависти человека, которого прикололо к земле как бабочку осколком разорвавшейся пушки. Если ты не рискуешь напороться на большее и худшее. Довольно сложно стать предметом искренней зависти обитателя рая. Если ты сам не в раю. Совмести все это и получишь редкой силы благопожелание.

И еще это такое согласие.

— Простите мне эти слова, —